Маргинальность с позиций социальной философии
Сегодня в изучении феномена маргинальности одними из сложнейших проблем являются терминологические. Здесь помимо дефиниции терминов «маргинальность», «маргинал» и «маргинализация» важна их демаркация с рядом пересекающихся понятий. Маргиналистика является сравнительно молодой по меркам социальных наук, её понятия сформировались в XX в., поэтому они часто пересекаются с такими терминами как «деклассированные элементы», «underclass», «лиминальность», «эксклюзия» и другими.
Термин «маргинальный» до XX в. означал «экономически близкий к пределу, почти убыточный». В социальном плане он стал употребляться с 1928 г. (эссе американского социолога Р. Парка «Человеческая миграция и маргинальный человек»), а «маргинал» только с 1972 г.[3]
Вот ряд определений маргинальности и маргиналов из словарей по общественным дисциплинам.
«Маргинальность (лат. marginalis – «находящийся на краю», от лат. margo – «край, граница») – понятие, традиционно используемое в социальной философии и социологии для анализа пограничного положения личности по отношению к какой-либо социальной общности, накладывающего при этом определенный отпечаток на её психику и образ жизни»[4].
«Маргинальность – понятие, употребляемое для обозначения особых черт сознания и поведения представителей социальных субгрупп, которые в силу обстоятельств неспособны интегрироваться в большое референтное сообщество, по отношению к которому они и выступают как маргиналы»[5].
«Маргинальность – ситуация, когда индивид чувствует себя находящимся между двумя культурами или социальными стратами с присущим им образом жизни. В маргинальном или промежуточном состоянии человек ощущает глубокий дискомфорт и неудовлетворенность. Особенность маргинальности в том, что ни в одной из культур, равно как и ни с одной стратой или социальной общностью, из которых индивид вышел и в которые только еще входит, он полностью идентифицировать себя не может»[6].
«Маргиналы – понятие, употребляемое для обозначения:
1) индивидов, оказавшихся на границе двух различных культур и отличающихся рядом социально-психологических особенностей: отчужденностью, внутренней напряженностью, тревожностью, неуверенностью и др.;
2) групп (слоев), занимающих периферийное положение в обществе, то есть не принадлежащих к социально-значимым структурам»[7].
«Маргиналы – группы людей, оторванные от одной культуры, общества, класса, слоя или социальной среды и не вросшие корнями в другую. Как правило, маргиналами становятся люди в зрелом возрасте»[8].
Уже из этих нескольких определений понятно, насколько сложным является терминологический анализ маргинальности, в том числе из-за того, что большой объем этого понятий и сочетание в нем очень разных компонентов создают массу пересекающихся понятий. Наиболее долгим и сложным является сосуществование понятий маргиналистики с марксистскими «деклассированными элементами».
Социально-экономический срез изучения маргинальности – один из главнейших в маргиналистике, при этом связь между экономическим статусом и маргинальностью признается одной из самых устойчивых и значимых. В советской науке широко применялись понятия «деклассированный» и «люмпен», которые трактовались следующим образом. «Деклассированный (от фр. déclassé) – человек, утративший связь со своим общественным классом и его интересами, но не примкнувший к другому социальному классу, не участвующий в общественном производстве, морально опустившийся и разложившийся человек». «Люмпен-пролетариат (от нем. lumpen – «лохмотья») – деклассированные слои (бродяги, нищие, уголовные элементы). Рекрутируется из различных классов, не способен к организованной политической борьбе»[9]. Со временем понятия «люмпен-пролетариат» и просто «люмпен» становятся общим обозначением деклассированных слоев.
Деклассированные элементы подразделялись на слои пауперов (от лат. pauper − «бедный, неимущий») и люмпенов. Процесс деклассирования трактовался как утрата отдельными людьми и группами связей со своим общественным классом (которые определялись его отношением к собственности на средства производства) и его интересами, не ставшая переходом в состав другого класса[10]. Это не вертикальная социальная мобильность, а, скорее, потеря четкой принадлежности к марксистскому делению общества вообще. Такое «выпадение» из социальной структуры сопровождалось негативными оценками деклассированных элементов как не участвующих в общественном производстве, морально опустившихся и разложившихся людей. Указывалось, что потеря «классового лица» свойственна всем классам, слоям и группам капиталистического общества, но в разной степени. Так, люмпен-пролетариат являлся следствием деклассирования в рядах средних и низших слоев рабочих. Деклассирование по степени разрыва со своим классом подразделялось на два этапа – пауперизацию и люмпенизацию – с соответствующими категориями населения в результате. Пауперизация связана с потерей стабильной работы, с ослаблением принадлежности к своей профессии, роду занятий, что ведет к обнищанию.
Главным же признаком люмпенизации служил полный разрыв с добыванием средств к существованию законными способами. Поэтому люмпены во многом сливаются с различными преступными сообществами и профессиями, а также живущими за счет попрошайничества и собирания отбросов. Постоянное отсутствие работы и нежелание большинства люмпенов ее искать «выключают» их из производственных (но не потребительских) процессов. Конечно, это влечет за собой соответствующие последствия в материальном, юридическом, бытовом, поведенческом и духовно-нравственном аспектах их жизни. Люди постепенно утрачивают типовые контакты с остальным обществом, замыкаются в себе, крайне обособляются. Переходность здесь завершена приобретением нового долговременного статуса, и именно поэтому, видимо, люмпены со временем стали общим названием деклассированных. По аналогии с потерей принадлежности к рабочему классу рассматривалось формирование люмпенства из других классов и слоев. При анализе принципа выделения люмпенизированных элементов совершенно справедливо указывалось на ошибочность подобного вычленения в рамках общества на основе принципа получаемых доходов и вообще материальной обеспеченности, на фоне, например, больших доходов люмпенов-преступников. Поэтому люмпенство совсем не является синонимом нищеты[11].
Стратификационные характеристики деклассированных слоев можно свести к двум основным моделям расположения в структуре общества: именно на его «дне» и на периферии вообще. В первом случае люмпены находятся на нижней границе (а пауперы чуть выше), так как они полностью деклассированны. Во второй модели люмпены примыкают к каждому классу и слою общества, вбирая в себя потерявших свою классовую принадлежность даже из высших слоев. Здесь они составляет периферию классов, где их черты искажены, а связи ослаблены.
Сравнивая суть этих марксистских понятий с пониманием маргинальности, мы видим серьезные различия между ними. Во-первых, деклассирование почти всегда есть путь вниз, на «социальное дно», и поэтому оно деструктивно для общества в целом и для конкретного участника процесса в частности. Оно не имеет позитивной цели (если вообще имеет какую-нибудь), с формальной точки зрения это своего рода «социальная смерть». Этот процесс может замедлиться, остановиться и даже в редких случаях повернуть вспять, но он останется следствием неблагоприятного влияния. А маргинализация далеко не всегда так безнадежна и, что немаловажно, не так деструктивна. У нее тоже неизбежна фаза разрушения чего-то прежнего со всеми вытекающими отсюда неприятностями и сложностями для человека и его окружения. Но она, нередко направлена на улучшение положения в обществе (урбанизация, новое дело) и является скорее особой форой развития, а не финалом. С таким пониманием связаны и указания на выдающихся, но маргинальных для своего времени деятелей политики, науки, искусства, на мигрантов, порывающих с привычными условиями жизни в надежде на лучшую долю. С такой позиции маргинальность весьма конструктивна и даже положительна.
Во-вторых, маргинализация является менее длительным и более переменчивым состоянием, чем потеря классовой принадлежности. Ведь она, предполагается, присуща только тем, кто в одном поколении пережил кардинальную смену статуса, места жительства, системы ценностей. Тогда важная демаркационная граница проходит не вне человека, а как бы «внутри» его.
Маргинальность возможна лишь в понимании рубежа между как минимум двумя действительно ощутимыми и прочными позициями, отсюда не может быть пожизненных маргиналов. С некоторых пор и до определенных граней (в марксизме разработанных хорошо, в маргиналистике слабее), человек проходит деклассирование или маргинализацию, которые могут совмещаться. Линейность этих процессов имеет начало и конец, критерии которых очень сложны. Но если у деклассирования закономерный итог, кроме смерти, один − полное деклассирование, то в случае с другим процессом вариантов может быть много.
Более того, первое явление гораздо более объективно, вынуждено и во многом безлико. Маргинализация же, помимо такого варианта, включает не менее обширный спектр и сознательного изменения своего положения человеком, она гораздо более субъективна и непредсказуема.
В-третьих, деклассирование слишком механистично и всеобъемлюще, оно подразумевает прямую зависимость всех основных сфер жизни человека от экономической. Современное же восприятие маргинальности составляет ее многогранность, плюрализм, полицентризм, многофакторность, возможность точечной или процентной маргинализации отдельного индивида. Она не обязательно влечёт за собой сильные изменения и тотальный разрыв человека с большинством общества в остальных сферах. Она может и не быть всеобъемлющей, главной характеристикой личности или социальной группы.
Сближает же сравниваемые явления признание их в обществе неизбежными и вполне естественными, с разницей больше в оценке. С этой точки зрения люмпенизация выглядит крайним, неблагоприятным вариантом маргинализации. Отсюда, даже в приложении к социально-экономической структуре общества, понятия маргиналистики в целом шире и включают в себя деклассирование как одну из своих линий. Подобное неравенство объемов понятий объясняется в основном отчетливостью деклассирования и размытостью маргинализации.
Последняя охватывает разные стороны жизни человека, имеет с деклассированием нередко противоположные цель и пути ее достижения, но может совпадать с ним в последствиях. Вероятно, поэтому обширные понятия маргиналистики поглотили менее обширные: в 1990-е гг. «маргинальность» потеснила и заменила «деклассированные элементы».
Сегодня в общественных науках существует термин «лиминальность», означающий пограничность. Он пришел в социальную философию из этнографии (введен В. Тэрнером), где обозначал проходивших обряд инициации молодых людей. Первоначально лиминальностью обозначалась переходная фаза ритуалов смены статуса (обычно его повышения) у племен Азии и Африки.
Соответственно, лиминалы являются «пороговыми» людьми, утратившими нормы общежития одной социальной группы и находящимися в процессе усваивания норм другой социальной группы. Отдельно лиминалы как категория населения не выделяются, это обозначение лишь ситуации перехода человека от одного статуса к другому. Оно узко и менее употребляемо, чем маргинальность, это лишь одна из маргинальных ситуаций социального бытия. Логически маргинализация и лиминальность являются очень близкими понятиями, но между ними есть и кардинальные различия в том, как рассматривается явление перехода: как процесс (это лиминальность и маргинализация) или как фиксированное состояние (только маргинальность)[12].
Для обозначения противостоящих большинству общества социальных «низов» на Западе и в России сегодня нередко используется понятие «underclass» (дословно «внизу-находящийся класс»). Данный термин был введен в американской и британской социологии в 1960-е гг., где им обозначались самые низшие слои общества, лишенные доступа к признанным в системе статусам и имеющие ценности, отличные в негативном смысле от ценностей основной массы общества («среднего класса» и элит (upper-class). Указывается именно на подавленное, угнетенное положение «андеркласса» и на его борьбу против элиты общества[13]. Это обозначение пришло на Западе на смену марксистским терминам «паупер» и «люмпен-пролетариат», хотя не отождествляется с ними.
Дать четкое определение «underclass» и выделить его неотъемлемые характеристики сложно, существует как минимум два его понимания: структуралистское и аксиолого-поведенческое. К «низшему классу» принято традиционно относить нищих, бездомных, хронических алкоголиков и наркоманов, душевнобольных, профессиональных преступников.
Отличительными чертами «андекласса» являются бедность, экономическая зависимость от государства, добровольное или принудительное исключение с рынка труда, исключение из поля доминирующей культуры. Видимо, именно в силу социально-экономических оснований выделения, это понятие содержит классовую составляющую и заменяет сейчас понятие «люмпен». При этом негативное отношение большинства общества к «низшему классу» связано с тем, что значительная часть его представителей физически и психически способны участвовать в общественно-полезном труде и легальной экономике, но, как правило, не стремятся к этому, предпочитая жить на социальные пособия и нелегальные доходы. Здесь тоже есть заметное сходство с пауперами и люмпенами, но объединение в рамках «underclass» разных слоев превращает его в аморфное образование, служащее скорее демаркационной линией между «нормальными» классами и некими чуждыми и противостоящими ему аутсайдерами, а не самостоятельным классом в привычном понимании. Тем более что наряду с экономическим конфликтом, «андеркласс» обычно переживает этнокультурные, религиозные, юридические конфликты со «средним классом» и элитой. При этом разделения внутри самого «низшего класса» вроде бы и нет: он воспринимается почти как однородно отрицательная масса, антисоциальные элементы, угроза общественной морали и политической стабильности. В теории «постиндустриального общества» «андеркласс» противостоит «среднему классу» и элитам, консолидируется и замыкается в себе, потенциально представляя собой значительную деструктивную, дестабилизирующую силу. У «андеркласса» нет доверия к стандартным нормам и институтам общества как основы идентичности с ними, у него нет позитивного ресурса развития из массового общественного консенсуса. Он гораздо более идентифицирует себя с неформальными и нелегитимными формами социальной активности[14].
Сравнивая понимания «андеркласса» и маргинальности, мы делаем вывод о том, что первый более всего пересекается с социально-экономическим и социокультурным аспектом второй. Он является одним из проявлений, ярким конкретным случаем данных видов маргинальности. «Низший класс» пограничен в смысле социальной стратификации, но в сравнении с маргинальностью вообще он гораздо конкретнее. Общим между ними является то, что и «underclass», и маргинальность служат своего рода понятиями-рубежами, разграничивающими принципиально различные измерения социокультурного бытия. В смысловом значении понятия «underclass» заключены не только его положение «под» другими классами, но и скрытая активность. Считать «андеркласс» однородным – явное упрощение, наряду с пассивными элементами в нем есть и активные, стремящиеся преодолеть своё положение подавленных изгоев, к примеру молодёжные субкультуры в основе которых лежит тот или иной «протест». Это и конструирование собственной социокультурной реальности как альтернативы официальной, и открытая борьба за коренное изменение системы общества. Как и «деклассированные элементы», «underclass» становится одним из вариантов современной маргинальности, её негативно оцениваемым, опасным вариантом.
Еще одним термином, тесно связанным с маргинальностью и «андерклассом», является «социальная эксклюзия» (от англ. exclusion – «исключение»). Как видно из названия, это характеристика не положения (социальной статики), а процесса (социальной динамики), что ближе по смыслу к маргинализации. Понятие «социальная эксклюзия» стало модным в западной социологии в 1990-е годы, а затем и в гуманитарных науках в России. На Западе ее рассматривают как на макроуровне (для групп общества с отсутствием доступа к механизмам интеграции), так и на микроуровне (анализ положения и жизни носителей социальной эксклюзии). На макроуровне эксклюзия тесно связана с дискриминацией, а на микроуровне – с депривацией. Акцент в анализе причин и механизма исключения из общественного «мейнстрима» здесь тоже делается на социально-экономических основаниях. Во главу угла ставится экономический кризис, «выпадение» семьи из магистрального процесса общественного производства. Неудачи в экономической деятельности, по концепции эксклюзии, порождают негативные изменения в остальных сферах жизни человека и социальной группы, ведут их к «социальному дну» через переходную «серую зону». Понимание возможности исключения человека объективными условиями социального бытия из его центра на периферию особенно важно в постмодернистских моделях развития современного общества, где большее значение приобретает не вертикальная стратификация, а горизонтальное соотношение центра и окраин. Там эксклюзия рассматривается как исключение из определенных структур влияния[15]. Но диалектически исключение из одного предполагает включение в иное, а потому не может рассматриваться только как однонаправленный процесс удаления от норм жизни социума. В целом социальную эксклюзию трудно считать четким понятием, это скорее маркер социально-экономического положения семьи. Маргинальность снова выглядит включающей социальную эксклюзию в качестве одной из своих линий, версий.
В целом, из краткого сравнения рассмотренных понятий можно сделать вывод о сложности и неоднозначности их соотношения, что неизбежно из-за расплывчатости предмета. В то время как не решена проблема демаркации внутри понятий самой маргиналистики (например, между маргинализацией и маргинальностью), эти смежные понятия создают дополнительные трудности в изучении маргинальности. Часть современных российских ученых отмечает, что понятия «маргинальность» и «маргинал» представляют собой концептуальные определения, не соотносящиеся с социальной реальностью непосредственно напрямую. Они нуждаются в операционализации через систему индикаторов и переменных, чтобы можно было диагностировать эмпирическую ситуацию и установить наличие и степень выраженности в ней маргинальности[16]. С этим вполне можно согласиться и счесть, что основную работу в маргиналистике нужно проводить именно в данном направлении. При этом более узкие и конкретные, четче привязанные к социальной реальности вышеприведенные понятия могут играть важную роль в операционализации, в необходимом сближении теории и социальной практики маргинальности.
Теоретическое и практическое изучение маргинальности в России 1990-х годов проходило в качественно иной исторической ситуации, нежели в СССР. Оно носило открытый и признанный характер, направлений данного изучения стало гораздо больше, осмысление маргиналистики шло по пути разделения подходов и концепций. Большое влияние на концептуальное развитие российской маргиналистики оказала конкретно-историческая ситуация в России того времени, особенно её глобальная переходность и острая кризисность. В исследованиях 1990-х годов часто сочетались внешне теоретически нейтральное отношение к феномену маргинальности как таковому вообще и негативная оценка положения и перспектив страны с точки зрения его реальных проявлений. Центральным пунктом в смысловом определении понятия «маргинальность» становился образ переходности, промежуточности, что вполне отвечает специфике ситуации в России. Маргинализация признавалась не только широкомасштабным процессом, приводящим к тяжёлым последствиям для больших масс людей, но одновременно и ресурсом формирования новых социальных отношений.
В работах 2000-х годов был совершён переход на более высокий уровень изучения, соответствующий обобщённому социально-философскому, а не отдельно социологическому или культурологическому анализу феномена. Но всё же некоторый разрыв между изучением маргинальности как теоретической проблемы социальной философии и исследованием конкретно-исторических реалий в российской маргиналистике сохраняется. Кроме того, в терминологии маргиналистики наблюдается достаточно высокое количество разночтений и разных трактовок, фактически каждый крупный учёный понимает её по-своему.