Советская Матриархаика и современные гендерные образы
Осознать происходившие события в нашей стране за последние десятилетия сложно, поскольку слишком огромны и быстры были перемены. Изменения в гендерных отношениях были существенны, но они входили в сознание сложными путями, понятия часто появлялись, выходя из мечты. Путь от замкнутых и "завершенных" советских времен к открытому времени сопровождался ощущением "выращивания" самого понятия пола.
Еще в 20-е гг. установилось такое положение, когда внешняя эмансипированность женщин прикрывала и даже оправдывала обожествленные отношения в обществе. Провозглашенное равенство между полами не означало, конечно, "свободной конкуренции" между ними. В этом "соревновании" безусловное первенство принадлежало мужчинам, поскольку оставалась не замечаемая (для большинства населения сама собой разумеющаяся) стереотипов, дискриминирующих один пол. Замаскированное предубеждение против идеи равенства выражалось в устойчивой общественной психологии, когда сами женщины стремились (особенно это было заметно в последние годы советской власти) "назад, к неравенству", поскольку в советском обществе им часто отводилась тяжелая, низкооплачиваемая или не престижная работа. Женское стремление "назад, к семье" парадоксальным образом делало социальную ситуацию уравновешенной, устраивающей всех, поскольку официальная установка втягивала женщину в общественную жизнь. Это не способствовало развитию общества и, по сути, укрепляло сложившийся статус-кво.
Много раз говорилось о том, что образ Великой Матери в традиционных патриархальных обществах является лишь декоративным элементом, скрывающим власть мужчин. У нас он был и показателем некоторой неотчетливо обозначенной женской власти. То есть он указывал на смешанность отношений, где "матриархальная" часть во власти пусть в небольшой степени, но присутствовала. Эта "матриарханка" была смутной и обыкновенной мечтой, проекцией из нереального будущего, которое ожидалось, но не сбылось. Мечтой о власти, которая была бы лишена одностороннего господства.
Когда многие пытаются вглядеться в окончание сталинской эпохи с позиции, которая была физически знакома тогда, то есть детским взглядом — снизу вверх, в высоту этих трижды гигантских образов, которые и для взрослых были огромны, мы особенно реально представляется каменная тяжесть того времени.
Матриархатные внешние черты были присущи послевоенному времени. Это было связано с трагическими событиями войны, с резким сокращением числа мужчин, когда женщины должны были многократно усилить свою значимость и "видимость". При несомненном обожествленном внешнем мироустройстве позднее сталинского времени, этот образ «Родины – матери» охранительной и внушительной женской власти стал фоном, который превысил силу переднего плана.
В культе Великой Богини выразилось архаическое представление о том, что воспроизведение, рождение вообще есть творчество только женщины. Поэтому дополняющая роль Богини-Матери не была столь уж далека от тяжелой жизни того времени. Пропаганда посредством архитектуры, скульптуры, живописи, плаката убеждала, что система окончательно сложилась и утвердилась навсегда. Образ женщины здесь играл свою еще не совсем осознанную роль, он был одной из частей этого сталинского стиля и, несомненно, имел особый магический вес. Женские силуэты с мужскими прямоугольными плечами пиджаков (по моде того времени) на фоне вечерних окон, за которыми виделись вдалеке высотные здания... Эти силуэты контурно совпадали с монументальными плечами высотных зданий, словно повторявшими их, устремленными ввысь и уходящими тяжестью вниз.
Собирательный образ Великой Матери скрыто или явно проступает во многих изображениях сталинской эпохи.
Монумент "Рабочий и Колхозница" у ВСХВ и другие подобные парные образы того времени являют собой как порождающего первочеловека и его проекцию из призрачного будущего.
Характерно, что образы молодости чаще всего описывались с помощью парных словосочетаний типа "юноши и девушки". Тем самым женщина вовлекалась в зону равенства и в зону возможного обмена смыслов. Странным и комичным способом эти фразы просуществовали довольно долго.
Перехода из советской эпохи в нынешнее неопределенное время сопровождался "выращиванием пола", прорастанием значимости самой структуры пола и новых гендерных понятий в нашем обществе.
Причем черты той эпохи неожиданным образом проявляются и сейчас. Оказалось, как ни странно, что отчетливо не формулируемые гендерные проекты по-своему актуальны. Избавление нашего общества от мечты об идеальном обществе идет параллельно с гораздо более правильными попытками поиска новых гендерных смыслов и образов в западном обществе. То, что у нас являлось в виде продвинутых в будущее неясных социальных проектов, в какой-то степени повторяется на Западе, но приходит как обыденность вместе с новыми технологическими, виртуальными, биологическими, компьютерными возможностями.
Продвижение во времени от 50-х к 90-м годам в русском обществе сопровождается изменением визуального (и смыслового) женского образа — из мощной древности происходит восхождение, а может быть, и нисхождение — к новому. Эта вытеснила устойчивый и безвременный (бессменный) образ женщины средних лет. Происходило обретение пола, из древности он быстро вышел в классу с развитой гендерной структурой общества.
Древность — вот одна из оппозиций, определяющих взаимодействие женского образа того времени и сегодняшних дней. В нынешних изображениях пол подразумевается как биологическая обыденность и ценность, он является несомненным предметом женственного. Образы женщин прошлых лет были заменен на более современные. Молодые женщины, явившиеся сейчас как будто из долгого плена, из завороженности, из каменной скорлупы, быстро перешли в разряд ускользающей виртуальности.
. Гендерные отношения — это еще одна важнейшая сила напряженной структуры социализации ума.
Разрушение и растворение нереальных конструкций прошедшей эпохи не могло пройти бесследно для будущего понимания гендерных смыслов в нашей культуре.
Женщина в произведениях А. Марининой.
В российском обществе «женская литература» играет существенную роль отнюдь не как феномен, «созданный женщинами для женщин». Вместе с тем, оставляя в стороне прочие хорошо известные функции массовой литературы, отмечают ту роль, которую она играет в сознании женщиной своего нового положения в быстро меняющемся, не стабилизированном мире, в котором утрачены четкие границы не только в области социальных и культурных норм, но и в области полоролевого взаимодействия, в области формирования гендерных стереотипов
Из всех авторов женских детективов наиболее яркое развитие «граничности» женщины в современной российской ситуации выражены в произведениях Александры Марининой, занимающей первое место по издаваемости на книжном рынке России.
Термин «граничность» показывает кризис «гендерного отождествления», который наблюдается в российском обществе последнего времени.
Образы «женственности» и «мужественности», созданные в предшествующие периоды, вступают в резкое противоречие с новыми гендерными ролями и статусами, формирование которых наблюдается в современной российской культуре. Естественно, что кризис соответствия сильнее всего сказывается на женщине – наименее социально и культурно защищенном субъекте современных процессов. Уже в который раз общество решает вопрос о том, что значит быть женщиной (мужчиной) в социокультурном понимании.
Александра Маринина не только отражает в своих произведениях ситуацию кризиса соответствия, но и сама является ее иллюстрацией. Помимо известных биографических данных, занимаясь «традиционно мужским» делом – написанием детективов, - Маринина воспроизводит в своем творчестве «женские нормы письма», что конечно же влияет на систему художественных образов, на выбор главных героев и приписывание им определенных качеств и мотивов деятельности, поведенческих и психологических стереотипов. Вместе с тем, А. Маринина в своих детективах создает ( и в равной степени отражает) новые модели «женственности» и «мужественности». Создает уровни самооценки самой женщины, уровни ее социокультурных притязаний, средства и способы ее вписывания в статус иерархии современного общества. Для А. Марининой детектив стал своеобразной «лабораторией», в которой создаются новые образы и стереотипы «женственности». Детектив дает возможность исследовать поведение женщин на границе нормальной и анормальной жизни; на границе осмысления преступления, его совершения и его расследования; на границе зла и добра, нормы и ее нарушения. Поэтому в детективах А. Марининой женские персонажи превосходят мужские не только числом, но и разнообразием характеров. В произведениях А. Марининой женщина не столько страдательная сторона, не столько жертва, сколько активная личность, организующая обстоятельства, а не подчиняющаяся им.
Главная героиня А. Марининой – Анастасия Каменская, которая является образом в создании нового гендерного вида. Ее образ женщины, интеллектуальный потенциал которой во много раз превышает аналогичные способности окружающих ее мужчин. Это женщина, занимающаяся мужской профессией, в мужском коллективе в типично мужской сфере деятельности и достигающей в ней отличных профессиональных качеств. Делая свой разум основным средством профессиональной реализации, Каменская утрачивает качество, традиционно характерное женщине: способность к отторжению чувственно – эмоциональной сферы.
Своеобразие А. Каменской не в том, что она отказывается «быть женщиной» в силу профессионально – карьерных обстоятельств, а в том, что в этом образе выражается типичная по отношению к женщине современная ситуация: она вынуждена находиться на границе допустимого «риска жизни».
Реакцией на это становится приобретение «типично мужских черт» (холодный ум, расчетливость, бесчувственная расчетливость), которые помогают в профессиональном осуществлении, но осознаются самой А. Каменской как «уродство», «ущербность», «неспособность быть женщиной» и переносятся ею на сексуальную и любовную сферу. Результатом этих процессов становятся неоднократные нервные срывы Каменской, когда она как собственный психоаналитик, обладающий всеми необходимыми навыками психоанализа, полученными в Высшей школе милиции.
А. Маринина неоднократно выделяет «непроявленность» облика Насти: она никакая, ее образ сам по себе не запоминается, она носит «никакую», подростковую одежду (кроссовки, джинсы, свитер), за которой надежно скрыта ее исконная женственность. Неся на себе «мужское лицо», Настя существует как бы на границе своих «женских возможностей», буквально не ценя себя, умервщляя свое тело (работой, экстремальными ситуациями, голодом и т.д.).
Отсутствие гендерного соответствия рождает интересный феномен: ее перестают боятся мужчины, находящиеся в глубоком кризисе, душевной сумятице или в ситуации выбора. Мужчины «принимают ее за свою» - постоянный феномен, проходящий во многих произведениях. Отсутствие гендерной идентичности у Насти, ее «граничность» приводит, однако, не к признанию ее антиженственности, а к выводу ее необычности как женщины, лишенной женских стереотипных качеств.
Потеря Настей гендерного соответствия имеет еще одно последствие. Эмоциональная холодность, которая принимается Настей за самодостатачность и силу характера, оборачивается не только неспособностью любить, в которой она неоднократно признается со страниц произведений А. Марининой, но и нравственной ущербностью.
Нравственный выбор Насти Каменской осуществляется с ее определенных позиций: именно ее человеческие, а не «женские» качества, вступая в противоречие с мужскими стереотипами ее профессиональной сферы деятельности, дают Насте возможность выйти за границы понимания служебного долга на общечеловеческую ( в определенном смысле безличную) позицию, которая всегда оказывается правильной, нравственно безупречной, но профессионально очень уязвимой и не совсем правильной. «Безличность» Насти, стертость ее «гендерных» черт дают ей возможность выхода из ограниченно – профессионального, ограниченно – человеческого, дают возможность переступить границы, установленные обществом, нормы, навязанные мужским миром, мужским профессиональным кодексом чести.
Характерно, что Настя имеет только друзей, которые являются одновременно ее коллегами: она существует на границе, где ее личная жизнь становится ее профессиональным существованием и наоборот. В этом проявляется ее самодостаточность и своеобразная свобода.
Каменская – существо новой породы; «одинокая женщина – волчица» ( по аналогии с «одиноким волком» - мужчиной). Это осознанное и вместе с тем искусственное одиночество ставит Настю не только на границу, определяющую возможность и желательность извне, но и на границу доверия.
Настя находится «между», сохраняя свою одинокость, неповторимость, «граничность». В этом ее свобода, социально – психологической идентификации: она может быть с кем угодно, в любой роли, в любом облике. Это создает особую драматичность ее существования, где ее неповторимость становиться гарантией избегания неприятностей, определенностей и непредсказуемости мира, в котором она обитает.
Каменскую в любой момент могут убрать, уничтожить как профессионала не из-за профессинальных ошибок, а из-за того, что она женщина, занимающаяся не предназначенной для женщины работой. Поэтому как профессионал – женщина Анастасия очень уязвима: в связи системно – общественных, в том числе гендерных, стереотипов, она либо женщина, либо профессионал.
Для Каменской же именно работа, профессионального осуществления составляет центр мотивации и ценностей, на которые она ориентируется. Она рассматривает лишение себя профессионального статуса как личный крах, обессмысливание своего существования как полную потерю личной значимости. Данная ситуация совершенно не типична для типичной женщины. Как правило, у нее остается семья, как отдушина, компенсирующая профессиональные неудачи. Анастасия же олицетворяет собой образ «новой женщины», для которой главным является «человеческое» и социальное самоутверждение, профессиональная самореализация; для которой мужчина становится средством решения профессиональных вопросов, тем, кто обслуживает ее профессиональные цели и потребности. Женщина – профессионал выступает как граница социально, профессиональной и личной состоятельности и несостоятельности мужчины, как активная сила, по отношению к которой происходит оценка «истинных», общих значений, человеческих качеств мужчины.
В образе Анастасии Каменской отражается новый тип женственности, воплощающей новую гендерную ориентацию в современной российской культуре и потому являющейся «граничной», разрушающей, расшатывающей привычные гендерные стереотипы. Женщина становится сильной, самодостаточной, профессионально состоявшейся одиночкой, надеющейся только на себя. В этом плане новая гендерная ориентация, опровергающая традиционно – обожествленную или формально – уравнительную советскую системы гендерных статусов, выделяет неповторимость женщины современной социокультурной ситуации. Женщина, воплощающая новые гендерные ориентации и осознающая это, становится активным, не стабилизирующим фактором, способствующим падению стереотипов «мужского мира» после советской эпохи. Осознание новых гендерных ориентаций в современной культуре связано с существенным расширением личного пространства женщины, с проявлением ее социальных и гендерных статусов.
Женщина как цель и как средство в отечественной рекламе.
Было очевидно, какой драматической была первоначальная реакция именно женской части аудитории страны на появившуюся телерекламу. Это была не просто реакция на новшество из – за заграницы, но реакция "советских людей" на образ «чужой жизни», проникающий в их доме.
Это была не просто реакция бедных на показ жизни богатых, но реакция потребителей из «бедной» экономики на показ «богатой» экономики. Наконец, это была не просто реакция женщин на демонстрацию иного понятия женщины, но это стало кризисом автоматизированного понимания. Нормативным представлениям о женской судьбе, о той самой "доле" в условиях, когда менять ее они уже (еще) не могли.
В российских условиях феминистическая критика, в том числе критика рекламы, обнаруживается на фоне таких развитий, которые мало или очень мало напоминают обстоятельства ее относительно недавнего возникновения на Западе.
Феминистическая критика рекламы в силу этого оказывается позади другой критики. Таковая, то есть волна негодования в адрес рекламы со стороны взрослой женской части аудитории, уже прошла несколько лет тому назад, когда реклама входила в после советское пространство.
Во все перестроечное десятилетие дело с отцом (в его роли выступало сначала правительство в целом, а потом уже и сам первый президент РФ) так и не сладилось: Родина-мать оставалась матерью-одиночкой. Кино и эстрада, литература и педагогика исподволь подходили к этой проблеме. Образ затюканного мужа, никчемного нахлебника, лежащего с газетой на диване, в то время как жена делает всю домашнюю работу, усугублял, а не лечил кризис семьи. У такого мужа фактически не может быть жены, у него есть еще одна мать.
Даже нынешняя реклама эксплуатирует это обстоятельство. На защите семьи (в этот раз — от микробов) стоит женщина, доходы мужа которой позволяют купить разве что тюбик пасты "Аквафреш" и кусок мыла "Сейфгард". Реклама добродетельна без предела, поскольку при таком муже речи о сексе вести бессмысленно.
Реклама когда-то раздражала россиянок введением чуждого. Телевидение покупало их внимание показом "добрых старых советских фильмов", распеванием старых советских песен. Буржуазную рекламы впихивали в социалистического кино. Так женщин примиряли с действительностью.
В конце 90-х был сделан следующий шаг. Именно те не очень молодые женщины, которые первыми встретили рекламу в штыки, теперь сами оказались представлены в рекламе. Она убеждает их, что теперь они помирились с ней. Их собственными устами она обращается к ним как к носительницам традиционных ценностей ("Тот самый чай!", "Когда я была маленькая..."). Реклама далее убеждает их, что они еще и экономные хозяйки, которые готовы сэкономить копеечку на более дешевом (или более дорогом — логика одинакова) стиральном порошке.
В настоящее время у "настоящих мужчин" есть подруги. Это молодые женщины совсем иного склада. Они знакомы с рекламой если не с детства, то с юношеских лет. Это они сперва обретают уверенность в себе посредством употребления прокладок и тампонов, дезодорантов и зубных паст. Потом они обеспечивают себе неотразимость и сознание своего достоинства посредством мыла и шампуня. Затем они награждают своего партнера символической сексуальной силой, даря ему парфюмы и безопасные лезвия.
Закономерным образом они далее становятся женами, которых водят в ресторан и которым покупают мебель. (Себе настоящие мужчины тем временем покупают машины и пиво.) Потом они становятся матерями здоровых и симпатичных детей. Реклама памперсов и кофе, майонезов и бульонных кубиков рисует теперь полную семью. Там, пусть на заднем плане, но есть отец, который — не спрашивайте как — обеспечивает достаток. Мать на переднем плане, она обеспечивает счастье. Ясно как — правильным потребительским поведением.
Реклама стала фактом и фактором повседневности. Предметами рекламирования стали более доступные вещи.
Реклама шоколадных батончиков и газированных напитков, кофе и чая тем или иным способом эксплуатировала праздничное время от повседневности. При этом "точкой опоры" была избрана женщина. На экране реклама дарила ей то "райское наслаждение" на экзотических островах Океании, то рай счастливой и благополучной большой семьи, что не менее экзотично для России. В третьем случае повседневность отстранялась романтичностью вечеринки, в четвертом — приданием сексуального подтекста служебным отношениям.
Реклама, при том что обладает многими чертами сходства с сериалами, возможностей для выхода даже не предлагает. Она в этом смысле более мужественный спорт. И недаром женщины, любящие сериалы, не любят рекламу, и наоборот.
Реклама вся построена на внедрении небудничного в повседневность и очень нуждается в знаках небудничности. Обнаженное тело, прежде всего тело молодой женщины, — сильный и устойчивый знак отмены норм повседневно-публичного поведения. В этом его главный соблазн для рекламы.