geolike.ru

Элементы теории структурации

Деятель и деятельность

Стратификационная модель деятеля может быть представлена следующим образом (рис. 1). Рефлексивный мониторинг деятельности является рутинной функцией повседневной жизни и предполагает контроль не только собственного поведения, но и действий окружающих.

Рис. 1

Иными словами, акторы не только непрерывно отслеживают течение собственной деятельности и ожидают аналогичного поведения от других; они также регулярно контролируют социальные и физические факторы своего окружения Рационализация подразумевает, что акторы - в установленном порядке и, как правило, без излишней суеты - поддерживают целостное «теоретическое представление» о мотивах собственных действий. Наличие подобных представлений не следует приравнивать к дискурсивному перечислению причин конкретных поведенческих проявлений, равно как и к способности определять эти причины на основе умозаключений. Вместе с тем компетентные деятели предполагают, что окружающие их акторы, как правило, способны в случае необходимости объяснить большинство из того, что они делают, и именно эта способность является основным показателем компетентности, используемым в повседневной практике. Излюбленные философские вопросы относительно побуждений и мотивов тех или иных действий волнуют обычно лишь неискушенных и не имеющих достаточного опыта акторов в тех случаях, когда отдельные поступки приводят их в сильное замешательство, или тогда, когда имеется своего рода «провал » или пробел в знаниях, который на самом деле может носить преднамеренный характер. В обычной ситуации мы, как правило, не спрашиваем у другого человека, почему он или она занимается той или иной деятельностью, традиционной для группы или культуры, к которым они принадлежат. Аналогичным образом мы не требуем объяснений и в том случае, когда имеет место непреднамеренное отклонение от принципов или правил поведения, за которое деятель едва ли несет ответственность, речь идет о реакциях-восклицаниях (смотри, например, обсуждение междометия «Ой » далее) или обмолвках. Однако если Фрейд прав, эти явления имеют под собой рационально-логическое обоснование, хотя и редко осознаваемое как самими нарушителями установленного порядка, так и теми, кто был свидетелем их поступков.

Следует различать понятия рефлексивного мониторинга и рационализации действия и его мотивации. Если причины относятся к основаниям тех или иных действий, то мотивы следует считать желаниями или потребностями, побуждающими совершать их. Вместе с тем в отличие от рефлексивного мониторинга и рационализации мотивация не связана напрямую со связностью и последовательностью действий. Она касается скорее потенциальных возможностей деятельности, нежели традиционного, привычного для деятеля образа действий. Мотивы имеют прямое отношение к действию только в относительно необычных или нестандартных условиях, в ситуациях, которые некоторым образом нарушают привычный (рутинный) ход событий. Главным образом они представляют собой всеобъемлющие планы или программы - «проекты» (терминология А. Шюца) - в рамках которых разыгрываются конкретные поведенческие сценарии. Многие из наших обыденных поступков не являются мотивированными напрямую.

Тогда как искушенные и опытные акторы практически всегда способны дать обоснованный отчет о целях и причинах своего поведения, они зачастую не могут с такой же легкостью описать его мотивы. Несмотря на то что далее мы обозначим ряд критических замечаний, касающихся интерпретации Фрейдом природы и сущности бессознательного, следует все же признать: подсознательная мотивация есть существенная особенность и характерная черта человеческого поведения. Понятие практического сознания представляет фундамент теории структурации. Оно есть та особенность или свойство социального деятеля или субъекта, которое было практически упущено структурализмом. Однако сходное положение вещей наблюдается и в других направлениях объективистской мысли. Если говорить о социологических традициях, то здесь подробное и тщательное рассмотрение свойств и сущности практического сознания характерно только для феноменологии и этнометодологии. В действительности именно эти научные школы наряду с обыденной философией возместили недостаток внимания к вышеупомянутым вопросам, свойственный ортодоксальным социальным теориям. Различия, существующие между дискурсивным и практическим сознанием, не являются непоколебимыми и не поддаются никакому влиянию, граница между ними изменяется под воздействием различных аспектов социализации и образованности деятеля. Таким образом, между дискурсивным и практическим сознанием не существует преград; речь идет лишь о несовпадениях между тем, что может быть сказано, и тем, что обычно делается. Однако между дискурсивным сознанием и бессознательным - барьеры все же существуют; и, как правило, они относятся к области вытеснения в подсознательное.

Деятельность  и власть

Каков характер логической связи, существующей между деятельностью и властью? Несмотря на то что подобный вопрос подразумевает множество различных аспектов, основная тенденция в этой области прослеживается достаточно четко. Для того, чтобы «поступать вопреки »(быть деятелем, обладающим рефлексивным знанием, достаточным для того, чтобы суметь изменить свое положение в мире. - Пер.), необходимо обладать способностью вмешиваться (или не вмешиваться) в происходящие события, оказывать влияние на те или иные процессы или обстоятельства. Для того чтобы быть деятелем, необходимо реализовывать способность к использованию (постоянно, в повседневной жизни) всего спектра власти, включая и воздействие на использование власти другими. Деятельность зависит от способности индивида «вносить изменения» в ранее существовавшее положение дел или ход событий. Деятель перестает быть деятелем, если он или она теряют способность «преобразовывать», т. е. реализовывать определенный вид власти. Проблеме того, что может считаться деятельностью, посвящено множество интересных социальных исследований - где власть индивида ограничивается сферой поддающихся влиянию обстоятельств. Тем не менее, условия социальной ограниченности (или принуждения), в которых у индивидов «нет права выбора », не означают исчезновение деятельности как таковой. «Отсутствие свободы выбора » не подразумевает замены действия реакцией (имеющей место, когда человек моргает в ответ на быстрое движение около его глаз). Это может показаться настолько очевидным, что не требует специального рассмотрения. Однако ряд весьма известных социально-теоретических школ, связанных главным образом с объективизмом и «структурной социологией », не признают подобного различия. Они полагают, что социальные принуждения действуют подобно естественным силам природы, а потому «отсутствие свободы выбора» равноценно непреодолимому и неподдающемуся осмыслению механическому давлению, принуждающему действовать строго определенным образом.

Интерпретируя изложенные выше наблюдения по-другому, мы заявляем, что деятельность логически подразумевает власть, понимаемую как способность к преобразованиям. В этом - наиболее универсальном своем значении - власть логически предшествует и превосходит субъективность, порядок рефлексивного мониторинга поведения. На наш взгляд, последнее стоит подчеркнуть особо, ибо понятия власти, используемые в общественных науках, имеют тенденцию отражать дуализм субъекта и объекта, о котором мы упоминали выше. Так, «власть » зачастую определяется с позиций намерения или воли, как способность достигать желаемых и предопределенных результатов. Другие авторы (такие, например, как Парсонс и Фуко), напротив, рассматривают ее, прежде всего, как свойство общества или социальной общности.

Ресурсы (рассматриваемые через призму сигнификации и легитимации) представляют собой структуральные свойства социальных систем, возникающие и воспроизводимые в процессе человеческой деятельности, в ходе социального взаимодействия. По сути своей, власть не связана с удовлетворением частных интересов. В этой концепции использование власти характерно не только для отдельных типов поведения, но для. всей деятельности в целом, при этом сама власть не является ресурсом. Ресурсы - это средства, с помощью которых осуществляется власть как рутинная составляющая поведения в процессе социального воспроизводства. Не стоит воспринимать структуры власти или доминирования, являющиеся неотъемлемым элементом социальных институтов, как некие подавленные и притесненные, «податливые тела», функционирующие подобно автоматам, предложенным объективистской социальной наукой. Власть в рамках социальных систем, которые характеризуются некой протяженностью во времени и пространстве, предполагает регулярные отношения автономии и зависимости между индивидуальными акторами или коллективами в контексте социального взаимодействия. Однако все формы зависимости предполагают некоторые ресурсы, посредством которых «подчиненные » могут влиять на действия «подчиняющих ». Эта закономерность называется социальных систем «диалектикой контроля».

Структура  и структурация

Рассмотрим ключевые понятия, составляющие ядро теории структурации: «структура», «система» и «дуальность (двойственность) структуры». Нет сомнений, что первое из них - структура (или «социальная структура») - весьма популярно среди сторонников функционализма и обязано своим названием традициям «структурализма ». Однако ни той, ни другой теории так и не удалось дать этому понятию определение, которое отвечало бы требованиям социально-научной теории. Приверженцы функционализма и их критики уделяли основное внимание понятию «функция », подчас вовсе игнорируя представления о «структуре »; таким образом, последний термин использовался, как правило, в общепринятом значении. Вместе с тем мы прекрасно осведомлены о том, что, как правило, понимают под «структурой » функционалисты, а фактически и подавляющее большинство обществоведов-аналитиков, которые рассматривают ее как своего рода «моделирование» социальных отношений и явлений. Зачастую структура представляется в терминах визуальных образов, сродни скелету или строению организма, или каркасу здания. Этот подход и соответствующие ему понятия тесно взаимосвязаны с дуализмом субъекта и социального объекта: «структура» выступает здесь как нечто «внешнее » по отношению к человеческой деятельности, является источником, порождающим ограничения свободной инициативы независимого субъекта. Представления о структуре, возникшие в рамках структурализма и постструктурализма, кажутся более интересными. Здесь, говоря о структуре, следует понимать не модель тех или иных социальных отношений и явлений, а точку пересечения наличия и отсутствия; таким образом, основополагающие принципы ее выводятся, исходя из поверхностных проявлений.

На первый взгляд вышеизложенные представления о структуре не имеют ничего общего, однако, на самом деле каждое из них относится к существенным аспектам структурирования социальных отношений - аспектам, которые в теории структурации постигаются посредством дифференцированного подхода к понятиям «структура»и «система ». Анализируя социальные отношения, мы должны учитывать как синтагматический аспект проблемы - моделирование социальных отношений в пространстве и во времени, включая воспроизводство ситуативных практик, так и ее парадигматическое «измерение », затрагивающее виртуальное упорядочение «способов структурирования », периодически участвующих в процессе подобного воспроизводства. Структурализму свойственна некоторая неопределенность в вопросе, относятся ли структуры к матрице допустимых в пределах установленной совокупности преобразований, или они суть правила (принципы) превращений, управляющие этой матрицей.

Мы полагаем, что структура, по крайней мере в элементарном своем значении, представляет собой «генеративные» (порождающие) правила (и ресурсы). Вместе с тем, некорректно называть ее «правилами преобразования», ибо все правила, по сути своей, носят трансформирующий характер. Таким образом, в контексте социального анализа структура существует в виде структурирующих свойств социальных систем, благодаря которым в них обеспечивается «связность » времени и пространства, свойств, способствующих воспроизводству более или менее одинаковых социальных практик во времени и пространстве, что придает им «систематическую» форму. Структура представляет собой «виртуальный порядок» отношений преобразования: социальные системы, как воспроизводимые социальные практики, обладают не «структурами», но «структуральными свойствами», а структура, как образец социальных отношений, существующий в определенное время и в определенном пространстве, проявляется посредством подобных практик и как память фиксирует направление поведения компетентных субъектов деятельности. Это не мешает нам представлять структуральные свойства в виде иерархически организованной в пространстве и во времени протяженности практик, которые они рекурсивно формируют.

Время, тело, взаимодействия

Завершая наше краткое вступление, вернемся к теме времени и истории. Как конечность Dasein и «бесконечность возникновения бытия из небытия» время является, пожалуй, наиболее загадочной характеристикой человеческого опыта. Философ, предпринявший попытку разобраться с этой проблемой самым фундаментальным образом, стал М. Хайдеггер, вынужденный использовать терминологию, пугающую своей неопределенностью. Однако время, или формирование опыта в пространстве - времени, является банальной и очевидной особенностью повседневной жизни людей. Сущность ставящего в тупик и сбивающего с толку характера времени объясняется отчасти отсутствием «соответствия» между нашим беспроблемным овладением непрерывным потоком поведения в пространстве и времени и трудностью его восприятия с философских позиций. Мы не претендуем на объяснение и разрешение этого вопроса - «проблемы Святого Августина». Однако основным интересом социальной теории является, с нашей точки зрения - «проблема порядка», представляемая нами, иначе, чем Парсонсом - объяснение того, как ограничения индивидуального «присутствия» преодолеваются посредством «растягивания»(stretching) социальных отношений в пространстве и времени.

Можно сказать, что протяженность повседневной жизни проявляется аналогично тому, что Леви-Стросс называет «обратимое время». Является ли время «как таковое» обратимым или нет, события и рутина повседневной жизни не связаны с ним односторонним потоком движения. Понятия «социальное воспроизводство», «рекурсивность» и т. п. отражают повторяющийся характер повседневной жизни, общепринятые практики которой формируются в терминах пересечения преходящих (но непрерывно возвращающихся) дней и времен года.

Повседневная жизнь обладает продолжительностью, течением (или потоком), однако никуда не ведет; само прилагательное «повседневный» и его синонимы указывают на то, что время конституируется многократной повторяемостью. Жизнь индивида, напротив, не только конечна, но и необратима - «существование во имя смерти». «Это смерть, умирать и знать это. Это Черная Вдова, смерть» (Lowell). В данном случае время представляет собой продолжительность существования тела, границу или рубеж присутствия, отличные от «испарения» времени-пространства, свойственного протяженности повседневной деятельности. Наши жизни «прекращаются» в необратимом времени, уходят со смертью организма. Тот факт, что мы говорим о «жизненном цикле», подразумевает наличие повторяющихся элементов и здесь. Однако в действительности жизненный цикл представляет собой понятие, относящееся к преемственности поколений и, таким образом, к третьему измерению темпоральности, обозначенному выше. Это «надиндивидуальная» протяженность долговременного существования институтов, длительная протяженность институционального времени.

Обратимое время институтов является одновременно условием и следствием практик, организованных в непрерывной последовательности повседневной жизни, основной формой существования дуальности структуры. Однако, как мы уже упоминали выше, некорректно утверждать, что рутинные практики обыденной жизни представляют собой «фундамент», на котором во времени и пространстве возводится здание институциональных форм социетальной организации. Скорее, каждая из них участвует в создании другой, а все вместе они формируют действующую личность. Все социальные системы, независимо от того, насколько они могущественны или обширны, одновременно выражают и отображаются в рутине повседневной социальной жизни, опосредуя физические и сенсорные свойства человеческого тела.

Эти рассуждения весьма значимы для понимания взглядов, изложенных в настоящей книге. Тело представляется нам «локусом» (ключевой точкой) действующей самости, однако, последняя не является только расширением физических свойств и характеристик организма как его «носителя». Построение теории самости предполагает обращение к понятию мотивации (или мы будем это утверждать) и соотнесение мотивации со взаимосвязями между бессознательными и осознанными качествами деятеля. «Самость» не может быть понята вне контекста «истории», рассматриваемой в данном случае как временность (темпоральность) человеческих практик, выраженная во взаимной интерполяции трех обозначенных нами измерений.

Ранее нами было введено в обращение понятие соприсутствия, относящееся к социальной интеграции. Изучение взаимодействия в ситуации соприсутствия является сущностным элементом «заключения в скобки» времени и пространства - условия и результата социальных связей людей. «Системность » достигается здесь главным образом за счет рутинного рефлексивного мониторинга поведения, закрепленного в общественном сознании. Отношения в условиях соприсутствия состоят из того, что Гофман к месту называет взаимодействиями, исчезающими во времени и пространстве. Никто не анализировал взаимодействия так тщательно как Гофман, а посему в ходе нашего повествования мы будем не раз ссылаться на его работы. Значимость исследований Гофмана в немалой степени обусловлена его вниманием к временному и пространственному упорядочению социальной деятельности. Он является одним из немногих социологов, рассматривающих пространственно-временные отношения в качестве основы производства и воспроизводства социальной жизни, вместо того, чтобы трактовать их как некие «границы » социальной деятельности, которые вполне можно оставить «на откуп » «специалистам » - географам и историкам. Вместе с тем, ученые, работающие в номинально обособленной предметной области географии, внесли свой независимый вклад. Так, мы не только предполагаем, что временная география Хагерстранда (с соответствующими критическими исправлениями) предлагает формы анализа значимости теории структурации, но и считаем, что некоторые вовлеченные в рассмотрения идеи прямо дополняют представления Гофмана.